Если вы думаете, что я ехала на так называемый «Пятак», на остров Нов-озера, где живут пожизненники, то есть те, кто пожизненно отбывает наказание, с чувством страха, глубокой неуютности или отвращения в душе, то ошибаетесь. Почему-то бытовая неустроенность офицеров, прапорщиков, вольнонаемных - тех, кто работает в этом, так называемом, учреждении ОЕ - 256/5, вначале удивила меня больше, чем бетонные прогулочные коробки пожизненников размером два на два метра и небо в клеточку. Их ветхие жилища, в которых отсутствует даже такая проза, как водопровод; здание детского сада, которое внешне походит на игрушечную тюрьму...
Я силилась осознать весь трагизм существования этого Огненного острова и дня смотра полезных дел, на который мы, собственно, и ехали. Ничего не получалось, хоть тресни. Может, от того, что ехали мы все-таки на праздник, да и белозерские водно-лесные дали, если не вдохновляли, то умиротворяли - это точно. Наша редакционная «Газель» шла через озеро по длиннющему и, как мне показалось, шаткому деревянному мосту безо всяких там видимых ограждений, а я лениво, ненавязчиво подумывала о том, что ведь можно отсюда и кувырнуться, однако. И любовалась бывшим монастырем с колючей проволокой и чайками, которые кричали вовсе не пронзительно. Я себя не узнавала... Начальник колонии с самым что ни на есть мирным именем Мирослав, совершенно удивительная девушка Маша из Вологды, самовольно «заточившая» себя в здешний экстремал, работающая психологом, пишущая диссертацию по пожизненникам и ходящая по воду неизвестно куда чуть не с коромыслом... Огурцы-капуста и цветочки, растущие прямо на территории колонии, пестрые и важно расхаживающие курицы... Но об этом подробнее - в следующей части очерка.
А сам праздник почему-то напомнил далекое прошлое с полузабытыми советскими замашками. Военная форма, фуражки, рапорты. По-инкубаторски одетый отряд хозяйственной обслуги - осужденные, но не пожизненники, обеспечивающие бытовую жизнеспособность острова. Говорят, почти все они - вологодские ребята. Рапорты, казенные слова, которые многим всегда казались эталоном красноречия. Неказенные слова. Награды отличившимся в виде десяти пачек папирос, дезодоранта (он-то тут зачем?) или 20-50 рублей, которые можно потратить только в местном магазинчике. Повсюду гармонист играл нам бравые марши. Им был осужденный Василий Петров из Вашкинского района. «Самоучка я, а сидеть мне еще долго».
Потом нас повели к пожизненникам. На двери каждой камеры краткие характеристики осужденных: такой-то и такой-то, убил трех человек, склонен к побегу или к самоубийству... Отодвинешь заслончик в двери, посмотришь на них через «глазок», как в замочную скважину, и не по себе становится. От чрезмерного своего любопытства, от чего-то необъяснимого. В этот момент ощущаешь себя обезьяной и хочешь-не хочешь, но чувствуешь с теми, за дверьми, до неприятности пронзительную связь - все мы люди, все мы человеки.
В камерах, как правило, они живут по двое - если уживаются. Говорят, на прогулку или в какое другое место сокамерников всегда выводят вместе и в одних наручниках. Чтобы не удрали, наверное. Кстати говоря, побегов здесь почти нет. Раз за десять лет, правда, сбежал один. Таким же образом, как герои фильма «Джентльмены удачи». С той лишь разницей, что не в бетономешалку забрался, а кой-куда похлеще. Поскитался два-три дня в местных лесах. Холодина, заморозки (дело было глубокой осенью), даже от дерьма отмыться негде. В конце концов позвонили из близлежащей деревни, чтоб назад его забрали. Бежать-то некуда. Тем более, от себя.
«Ну вот и здравствуй, мам...»
Праздничный концерт назывался «Белозерье - наш родимый край» (по поводу названия мы слегка поехидничали между собой). Осужденная и вольнонаемная «обслуга», их родственники и другие гости, высокое начальство - все собрались в здешнем клубе. Развлекал, в основном, ВИА ИК-5 - так, совсем по-советски, значилось в программке (вокально-инструментальный ансамбль исправительной колонии № 5). И лишь названия песен (почти все они были местного сочинения) говорили о том, где мы находимся - «Марш освобождаемых», «Весна пришла не только на свободе».
- Ну вот и здравствуй, мам... - запел под гитару довольно приятный молодой человек в до блеска начищенных ботинках и белоснежной рубашке - все, как полагается. Мы думали, какой-то вольнонаемный. Смущала только вся синяя от наколок - живого места нет - рука вплоть до кончиков пальцев.
-Пожизненник, - ошарашил нас настоятель Белозерской Успенской церкви отец Сергий Ершов. Он в тюрьме свой человек, ему исповедуются.
- А за что он сидит?
- Мне это неинтересно. Главное - в другом. Здесь он пришел к Богу, и это главное.
- И Бог его простил?
- Бог есть любовь. Он всех любит и прощает тех, кто искренне покаялся.
- Теоретически все понятно. А вот практически... Значит, убивай, издевайся, превращайся в зверя, а потом покайся, и ты уже не грешник и можешь в рай попасть в отличие от тех, кто этим никогда не занимался?
- Все мы грешны.
Тем временем концерт продолжался, и Михаила Бухарова не хотели отпускать со сцены. От волнения он забывал слова, и, по-моему, все в нем было искренне:
...Как ты живешь, родная?
Прошу тебя, не плачь,
не надо причитать.
Ну, постарел чуть-чуть,
А так я тот же самый,
Ну что ты? Перестань! Даст Бог, вернусь я, мам!
Потом за кулисами на какое-то мгновение мы с ним остались совсем одни. Я попросила Михаила наговорить на диктофон текст песни. Он начал, сбился, забыл... Глаза были совершенно беспомощными. Охранник решил помочь, дал ему в руки гитару - «Так легче вспомнить».
...Ты только не грусти,
не рви свое сердечко.
Что сделано, того уже
не повернешь...
Я встретил Бога, мам,
И жизнь бежит, как речка,
К пока еще далеким,
но чудным берегам...
- Вы не очень-то им верьте, - вспомнила я напутственные слова одного из сотрудников учреждения перед походом за кулисы. - Уж что-что, а слезу выжимать они хорошо умеют. Рафинированными прикинутся, и уж все такие паиньки. А где-то родственники по убитым плачут...
Ведь главное-то, мам, что прощены грехи...
- Миша, ты действительно думаешь, что они прощены?
- Да. Эта вера, может быть, поможет мне выжить.
Мишу перевели в Белозерск из Томска. Четыре года он ждал смертной казни.
- Было страшно? - спросила я его, вспомнив рассказ одного пожизненника о том, что самый страх наступал ночью, под утро, когда к камере приближались чьи-то шаги - а вдруг на этот раз за мной?
Теперь казнь заменена Мише пожизненным заключением, и через 16 лет в сорокасемилетнем возрасте у него появится возможность вернуться на свободу. Теоретически. На самом деле в тюремных условиях редко кто доживает до этого. Хотя сегодня условия эти несколько изменились. И питание, говорят, стало лучше, и телевизоры в камерах есть (если не родственники покупают, то спонсоры). На работу здесь ходят... по желанию. Кто хочет, тот рисует (петербуржец Владимир Ганин пишет вологодские пейзажи, хотя ни разу их не видел: из-за стены немного разглядишь, а свободным человеком в наших краях он не бывал), музицирует, режет по дереву или лепит скульптурки из хлеба. Жизнь, короче говоря, вовсе даже не беспросветная.
Кстати, те преступления, за которые осуждены многие пожизненники лет десять и более назад, в наши дни уже не караются законом так строго. Жизнь подешевела, оказывается.
Второй артист-пожизненник по имени Владимир Подбуцкий от интервью с нами отказался. Уже здесь, в заключении, он как-то умудрился жениться, и по этому поводу один из центральных каналов российского телевидения снял о нем документальный фильм, взяв с Владимира обязательство быть «не интервьюированным» другими средствами массовой информации до тех пор, пока передача не увидит свет. Его женитьба, по-видимому, как-то обнадежила весь пожизненный контингент острова. «Может быть, кто-то захочет с нами переписываться, - надеется и Михаил Бухаров. - Я и мой сокамерник Владимир Хализев очень бы этого хотели. Письма... Была б гитара личная, но и той нету. А куда чувства-то денешь? А так хочется согреть кого-то хоть словом, иметь друга, которому можно доверить свою душу». Так и рождаются стихи, обращенные к любимой, которой нет:
И снова ночь,
мерцает свечка.
А за окошком снег кружит.
В тюрьме отбой,
а мне не спится -
Душа моя к тебе бежит.
А вместе с ней все то,
что есть я -
Мечты, желанья...
Грустно так.
А мог бы быть сейчас
с тобою...
От грез очнешься -
вновь «Пятак».
Ветряк в колючке завывает,
А вместе с ним душа ревет...
Пишу, грустить ты будешь,
знаю.
Прости, но что-то вдруг
нашло...
Сосед по площадке
Воспитатель детского сада из поселка Васильевское Надежда Захарова говорит так: «В свои сорок шесть я сломанный человек, виной тому, скорее всего, перестроечные наши годы. Но упасть на дно мне не дает одно - слишком много добра я видела в детстве. А наше нынешнее поколение? Много ли добра видит их детство? Они карабкаются изо всех сил, ищут у нас сочувствия, помощи и, если хотите, жалости. Они еще только подростки, и уже сломаны жизнью. И что с ними будет дальше, что будет с Россией и миром? И разве общество в этом не виновато?» А вот письмо жителя города Сокола: «В нашем доме в однокомнатной квартире проживает одинокий Виктор В. В 1996 он поджег три подвальные сарайки. В 1999-м вздумал «поиграть» ножичком и порезал руку одному из соседей, за что полтора года отбывал наказание в Кувшинове. 8 октября 2001 года открыл газ в комнате - все горелки, и сломал кран. Хорошо, что вовремя приехала милиция, и ничего не случилось. Пробыл в Кувшинове три недели.
После очередного поджога сарайки мы связались по телефону с его психиатром, из разговора сделали вывод, что с «террористом» нам будет не справиться - нет закона об изоляции таких от общества. А совсем недавно, 25 августа, хулиган прямо в подъезде размозжил голову женщине. Побудет В. в Кувшинове и опять приедет в свою комнату. И что нам ждать от него дальше? Защитить нас некому...»
Статья взята здесь: http://www.ferapontovo.ru/index.php3?id=707
